An Open Letter to the Authorities
Boris Akimov is a man of all trades. Until 2010 he worked as a journalist for Afisha and Snob, and has also made a name for himself in various projects as an artist, musician, and philosopher (he holds a PhD in the latter.) He is perhaps most famous as the founder of the farmer’s cooperative LavkaLavka, a successful business which he uses to promote a culture of local, organic food founded on a direct relationship between farmers and customers.
Boris Akimov featured on the cover of the Russian edition of Esquire magazine. As the owner of LavkaLavka, a farmer’s coop based in Moscow, Akimov has established himself as a leading Russian entrepreneur, activist, and thinker.
It is his work with LavkaLavka that inspired this “Open Letter to the Authorities.” In it, he returns to Lenin’s immortal question “What is to be done?” In Akimov’s case, this is in reference to what he sees as a Russia-wide identity crisis with social, economic, and political implications. Drawing on examples from Russian history going back to the Time of Troubles, he reflects on the nature of the relationship between the Russian people and those in power (be they the boyars, tsars, or presidents). He concludes that what Russia is ailing from today is the lack of a real civil society which he believes comes from personal responsibility and initiative. Akimov shows that time and time again, attempts to build a civil society have floundered in the face of a government striving towards absolute power. Society suffers two main side effects from this situation: a lack of common identity (i.e. a sense that all Russians are united by some intangible quality) and a lack of enterprise (the idea that one can take personal initiative to better their own situation and that of their community.)
As a means of addressing these issues of identity and initiative, Akimov proposes several solutions that are united by the goal of re-inventing sub-urban and rural life in Russia. At a time when villages everywhere—from the depths of Siberia to the outskirts of Moscow—are emptying out and dying, it is imperative that the territory of Russia itself be reclaimed. Akimov suggests several ways in which citizen initiatives could make this happen: building roads, investing in schools, and developing community art are some possibilities. However, the main initiative for him focuses on connecting local farmers with their potential customers. Akimov points out how whole communities would benefit from local artisans marketing their goods to their fellow townspeople, eventually creating a society that re-claims the great Russian land and thus reclaims its identity as proudly Russian.
| Открытое письмо властям | An Open Letter to the Government |
| Написал – Борис Акимов, 7 февраля 2013 | by Boris Akimov, 7th Feb., 2013 |
| Oдин из основателей фермерского кооператива LavkaLavka написал «Манифест или Открытое письмо нынешней или будущей российской власти (кем бы персонально она ни была представлена)». В письме Борис Акимов дает свою версию ответов на вечные русские вопросы: что делать и кто виноват? И выдвигает собственную гипотезу дальнейшего развития страны. | One of the founders of the farmer’s cooperative LavkaLavka wrote a “Manifesto or Open Letter to the Current and Future Russian Authorities (Whoever They May Be.)” In the letter Boris Akimov gives his version of answers to the eternal Russian questions: What should be done, and who is to blame? Here he puts forth his own hypothesis of how to further the country’s development. |
| Предисловие | Preface |
| Я прекрасно понимаю, что этот текст, скорее всего, не будет кем-либо воспринят как программа немедленных действий. Мало того, текст написан мною больше ради себя самого. У меня есть такое приобретенное с возрастом качество – сделать то, что в моих силах на данный момент. Меня, безусловно, волнует то, что происходит с моей страной. В какой-то момент показалось, что у меня появились ответы на главные русские вопросы: кто виноват и что делать? Этот текст – то немногое, что я могу сделать на данный момент. Напишу его и на некоторое время успокоюсь. Если вдруг он все же поможет кому-то кроме меня, буду чрезвычайно рад. | I understand perfectly well that this text will not be taken as a blueprint to be realized in the near future. Nevertheless, I wrote the text for my own sake. With age, I have developed the drive to do what is within my power to do at the given moment. I am worried about what is happening in my country. It came to me recently, though, that I have the answers to the quintessentially Russian questions: What is to be done, and who is responsible? This text thus represents what I am able to do at the present moment. Having written it I can now relax a bit. If it proves useful to someone other than myself, I will be extremely happy. |
| И еще. Многие причинно-следственные связи, выводимые в тексте, я не подкрепляю по-настоящему серьезным анализом. Точнее – я не описываю подробности такого анализа. Это сделано сознательно, для того чтобы не утяжелять текст, не превращать его в многостраничный политологический труд. | I’d like to note that I have not backed up many of the connections between cause and effect put forth in the text with serious analysis. To be more specific, I don’t go into detail about the analysis I undertook. This was done intentionally, so as not to turn the text into a weighty work of political science. |
| Что происходит в России с обществом и властью и что нам с этим делать? | What is happening with Russia’s government and society and what can we do about it? |
| Для начала придется сказать банальное. Мы все – свидетели явного кризиса – и государственного и общественного. В России все как-то не так. Не так, как хотелось бы. Недовольны все – и либералы, и консерваторы, и чиновники, и народ, и интеллигенция. Нет ни одной общественной или политической формации, которую удовлетворяла бы ситуация, сложившаяся в стране. | To start with, we need to state the obvious. We are witnessing a crisis—both within the government and in society. In Russia, there is something off; things are just not right. Nobody is satisfied—not the liberals nor the conservatives, the bureaucrats nor the intelligentsia nor the common citizens. There is no societal or political organization that is satisfied with the situation that is taking shape in the country. |
| В общем, явный кризис. А что такое этот кризис? Во-первых, это явление не сегодняшнего дня. Дело не в Путине. Это история имеет даже не вековые корни. Во-вторых, это не проблема власти, это не проблема общества, это не проблема Церкви. Это проблема всех, и рассматривать ее можно только в целостности. В-третьих, кризис явно лежит в плоскости идентичности – национальной, религиозной, социальной, персональной. Всеобщее недовольство всем – именно отсюда. Люди не понимают, кто они такие. Что связывает нас всех, проживающих в России? Почему и зачем мы живем именно тут? Именно на этой территории? Какое мы имеем отношение друг к другу и к пространству, в котором находимся? Эта ситуация, обратная той, что описана в теориях об общественном договоре, когда люди, приевшись «войной всех против всех», договариваются об определенных правилах и начинают по ним жить вместе. Но договориться можно только тогда, когда есть какие-то внятные совместные ценности. Именно они – основа основ любого такого договора. Если нет хоть каких-то общих ценностей, то договориться нет никакой возможности. Договариваться просто не с кем. | In short, it’s clear there is a crisis. But what kind of crisis? First, this is not a phenomenon of the present day. The fault lies not with Putin. Second, this is not a problem of the government; it’s not a problem of society, and it’s not a problem of the Church. Rather, it is everyone’s problem and needs to be understood as a whole. Third, the crisis is obviously one of national, religious, social, and personal identity; all social discontent comes from the fact that people don’t understand who they are. What connects us to others living in Russia? Why and for what purposes do we all live specifically here on this particular territory? What relationship do we have to each other and to the space that we inhabit? The current situation runs contrary to that described in social contract theories in which people, fed up with a life of constant war, agree on certain rules that enable them to live together in peace. However, people can only agree when they have clearly-defined common values. These shared values form the backbone of any such contract. If there are no common values, then no social contract is possible. There is no way no way to find common ground. |
| Мы находимся как раз в этой страшной ситуации. Нет общей системы ценностей, на базе которой может возникнуть общественный договор или та самая национальная идентичность, или идея. Называйте, как хотите. | We now find ourselves in this terrifying situation. There is no system of shared values from which to arrive at a social contract or national identity or idea. Call it what you will. |
| Итак, это кризис идентичности. Для того чтобы понять, а что было бы правильно с ним делать, надо разобраться, откуда он. Почему и как он возник? Для этого стоит пристально вглядеться в тот тип отношений власти и общества, в котором мы существуем. Думается, именно в этих отношениях, построенных на принципах перманентного противопоставления, кроется суть. | So, this is an identity crisis. To understand how to correctly address it, we need to figure out its origin. Why and how did it arise? In order to do this we need to take a closer look at the relationship between the government and the society in which we live. I propose, that in this relationship, built on a framework of rigid opposition, lies the heart of the issue. |
| Происходят революции, меняется социальный состав общества и власти, но очень быстро тип отношений снова и снова становится все тем же. Власть не идентифицирует себя с обществом, общество не идентифицирует себя с властью. Власть и общество находятся в постоянной явной или скрытой борьбе. И редкие моменты, когда кажется, что общество (или даже какая-то часть его) получило власть в свои руки, заканчиваются в лучшем случае разочарованием (скрытая борьба), а в худшем – репрессиями (борьба явная). | Revolutions happen, the structure of society and government changes, but every time the same type of relationship between the two takes shape very quickly. The government doesn’t identify itself with society and society doesn’t identify itself with the government. Society and government are in a constant state of either obvious or concealed conflict. The rare occasions when society (or even just a part of it) is able to gain the upper hand end, in the best case scenario, in disappointment (if it’s a concealed conflict) or, in the worse case, (active conflict), in repression. |
| Почему это происходит именно в России? Откуда этот порочный круг? Одновременное стремление построить гражданское общество и не допустить его появления. Постоянный срыв строительства гражданского общества – это иллюстрация того, что некие морально-этические общественные институции, отвечающие за это самое строительство, атрофированы. Или, по крайней мере, серьезно больны. Разговоры о том, что общественные институты в России никогда и не существовали, – неправда. Примеров, иллюстрирующих обратное, полно. В той или иной степени общественное сознание проявляло себя с завидной периодичностью. Самый яркий пример – это Смутное время, когда государственные и властные институты были разрушены полностью. В стране (точнее – на территории, так как страны фактически и не было) творилось черт знает что. И именно в этот момент русское общество самоорганизуется и без всяких царей, бояр, внешней помощи и, наоборот, при большом количестве разнообразных противоборствующих и мешающих сил создает на базе городского населения (фактически «рассерженные горожане») временное правительство в Ярославле. А затем эти же «рассерженные горожане» собирают войско (фактически скидываются деньгами на его создание), проводят Собор и выбирают нового царя, который от этого самого Собора во многом зависит. | Why is this situation so particular to Russia? What are the origins of this vicious cycle? There is a tug-of-war between striving to build a civil society and not allowing it to take shape. The constant thwarting of measures meant to build a civil society is an illustration of how the moral-ethical institutions that are responsible for it have atrophied or, at least, have fallen seriously ill. Claims that social institutions in Russia never existed are simply not true. There are legion examples that prove the contrary. To one degree or another, public consciousness has manifested itself quite regularly throughout history. The most obvious example of this would be the Times of Troubles, when state institutions were destroyed completely. Nobody knew what the heck was going on in the country (or, more precisely, “within the land,” since the country didn’t actually exist). But, in that very moment, Russian society self-organized without any tsars, boyars, or outside help and even while many oppositional and minority factions existed. A temporary government for the urban population (the “disgruntled masses”) was set up in Yaroslavl. But why did these “disgruntled masses” raise an army (and literally throw in the money to create it), hold council, and elect a new tsar, who himself was dependent on the assembly in many ways? |
| Создание нового русского государства в 1613 году – это яркий пример того, что гражданское общество или, по крайней мере, его ростки (я бы сказал, целые заросли) существовали и были эффективны и даже эффектны. В следующий раз такая попытка произошла в феврале 1917 года и, как известно, попытка неудачная. Общество в тот момент показало свою неспособность в организации и было узурпировано большевиками. Отсюда возникает следующий вопрос: что случилось за эти 300 лет такого, что сделало это гражданское движение снизу настолько слабым? Почему в начале XVII века «рассерженные горожане» смогли хотя бы на несколько десятилетий создать государство, в котором они что-то да значили, а потом ни в 1917-м, ни в 1991-м, ни в 2000-м (когда шла борьба элит) этого не произошло? | The creation of a new Russian government in 1613 was a shining example of a citizen’s society or, at least, the seedling of one (I would call it a forest) that proved effective and left a strong impression. The next time this type of initiative was taken, in February 1917, things didn’t turn out so successfully. That time, society showed an inability to self-organize, and the Bolsheviks usurped power. From this, the question arises: What happened in that 300-year period to so undermine and weaken societal forces to such an extent? Why were the “disgruntled masses” of the early 17th century, in the span of a few decades, able to create a government, they could be proud of, yet this did not happen in 1917, 1991, nor in the 2000s (i.e. during the in-fighting among elites)? |
| Возвращаемся к тем самым морально-этическим общественным институциям, отвечающим за гражданское строительство. В начале XVII века они еще были. А в 1917-м, тем более в 1991-м и позже, их не стало. Или они были, но уже не достаточно эффективны. Тут я бы советовал обратиться к книжке Аллы Глинчиковой «Раскол или срыв “русской Реформации”?». Там замечательно описано, что, собственно, было и что случилось. Если быть кратким, то было и случилось примерно следующее: в основе русского (как и европейского) общества первой половины XVII века лежали христианские ценности, в первую очередь, ЛИЧНОЙ ответственности каждого перед Богом. Понятно, что ответственность за себя означает определенную серьезную степень свободы в процессе принятия решений и проявления собственной инициативности. Грубо говоря, это все то, что стало основой для возникновения протестантской этики и капитализма. | Let’s return to topic of the moral-ethical institutions that drove the building of society. At the beginning of the 17th century they still existed. By 1917, and more so in 1991, they were gone (or existed, but not effective enough.) Here, I would recommend Alla Glinchikova’s book “Sudden Break or Gradual Unraveling?: the Russian Reformation” (Raskol ili sryv “russkoi reformatsii”). Glinchikova brilliantly describes exactly what happened. To summarize, Christian values formed the foundation of Russian (and European) society in the first part of the 17th century, particularly the idea of personal responsibility in the face of God. Obviously, responsibility for oneself implies broad freedom to make decisions and take personal initiative. Roughly speaking, these ideas later proved foundational to the emergence of protestant ethics and capitalism. |
| Русская власть как бы тоже опиралась на эти ценности, но часто отходила от них, так как они мешали ей в ее стремлении к абсолютизму. Это же случалось и на Западе. Но особенность России была в том, что если на Западе Церкви как институту для того чтобы поддержать «горожан» и создать новый тип власти пришлось пережить возникновение совершенно новых христианских учений (протестантизма), то в России сама Церковь была как раз системным контролером власти. Церковь была институтом общественного контроля. Грубо говоря, как только власть начинала делать что-то вне рамок христианской этики и морали (с ее ответственностью каждого лично за себя перед Богом), слышался голос Церкви. Мол, ай-ай-ай, «не по-божески ведешь себя, власть». То есть, как бы сейчас сказали, «права граждан» были делом не только власти, но и Бога, а значит, находились под защитой Церкви. Определенная степень свободы каждого было делом Божьим на тот момент. | The Russian authorities followed these ideals, but also frequently abandoned them, since they interfered with their absolutist ambitions. This also happened in the West, but the situation there was different insofar as the Church as an institution had to survive the emergence of a new brand of Christianity (Protestantism) in order to support the “townsfolk” and exert a new kind of authority. In Russia, on the other hand, the Church exerted systematic control over the authorities. The Church was an instrument of social control. Roughly speaking, as soon as the authorities started to behave in a way contrary to Christian ethics and morals (with its personal responsibility of every individual before God), the voice of the Church was heard: “Hey, no, no, no, you are not conducting yourselves in a God-fearing manner!” So what people now frame as “citizen rights” were at the time viewed not only as the work of the government, but of God (represented in the form of protection offered by the Church). The degree of freedom that any given individual possessed was thus seen as the work of God in that moment. |
| Далее происходит следующее. Власть, начиная с Алексея Михайловича и заканчивая Петром, громит Церковь и традиционные морально-этические нормы (под видом борьбы с чем-то религиозно-неправильным) и тем самым уничтожает все, что можно было бы назвать проявлениями гражданского общества и свободы. В XVIII веке от независимости Церкви не остается и следа – она тотально подчинена государству. По сути Церковь превращается в один из основных государственных инструментов управления страной. Вместе с Церковью уничтожено и общество. Под обществом начинают понимать узкий круг приближенных к власти лиц. Не более того. «Рассерженных горожан», которые в 1613 году создали заново российское государство, больше просто нет. Власть и узкая группа лиц начинают проводить имперскую политику по отношению к собственному народу. То есть, грубо говоря, 3 процента населения начинают колонизировать собственную же территорию и, как положено колонизаторам, относиться и к простому населению (окончательно закрепощение), и к богатствам (разграбление). | Then things unfolded in the following way: The government that started with Aleksey Mikhailovich and ended with Peter broke with the Church and traditional moral-ethical norms (under the guise of a battle against some sort of false religion) and thus destroyed everything that could have been called a manifestation of civil society or freedom. In the 18th century there were no traces left of an independent Church; it had been completely subjugated to the government. In fact, the Church had turned into one of the main instruments of the government used to control the country. Society was destroyed along with the Church. The idea of “society” started to mean a tight circle of people close to the government. Not more than that. The “disgruntled masses,” that had created a Russian government from scratch in 1613 were no more. The government and a tight circle of people started to rule their people with imperial policies. In other words, roughly speaking, three percent of the population started to colonize what they regarded as their territory and, as is the want of colonizers, treat the general population (establishing serfdom) and the wealth (stealing it) likewise. |
| При этом в результате срыва построения гражданского общества и возникновения именно такого типа отношений власти и населения ответственность каждого перед Богом за собственную жизнь превращается в архаический атавизм. На смену религиозной личной ответственности не приходит светская личная ответственность, как произошло на Западе. Вместо этого приходит безответственность – как религиозная, так и светская. Безответственность и безынициативность. Власти не нужны ответственные перед Богом верующие или инициативные граждане. Ей проще управлять инфантильным населением, ожидающим, когда за него решат все «там наверху». | As a result of this unraveling of civil society and the rise of this new type of relationship between the government and the people, the idea that everyone is personally responsible before God for one’s actions took a regressive turn. The switch from the concept of religion-driven responsibility to a sense of secular, personal responsibility did not take place like it did in the West. Rather, people felt no personal responsibility—neither religious nor secular. There was no responsibility and no sense of initiative. The rulers weren’t interested in a population of God-fearing believers nor in a citizenship that took initiative. It was easier to manage a more infantile population that waited for everything to be decided “from above.” |
| Собственно, именно в результате того, что произошло в России во второй половине XVII – начале XVIII веков, окончательно возник тот самый тип власти, которой характеризует власть в России все это время. Монархия сменяется коммунистами, коммунисты – демократами, демократы – Путиным. Но власть все та же – стремящаяся к абсолюту. И именно это стремление и определяет тип отношений между властью и населением. | Specifically as a result of what happened in Russia in the second half of the 17th and beginning of the 18th centuries, a type of power ultimately arose that has characterized Russian government since then. Monarchies were replaced with communists, communists with democrats, and democrats with Putin. But all these systems of government are characterized by the same aspirations for absolutism. And this aspiration is what defines the relationship between the government and the population. |
| Причем эти отношения развиваются циклично. То власть порабощает собственное население, то ослабевает настолько, что население (или, что скорее, какая-то наиболее шустрая и небольшая его часть) меняет власть. И все снова повторяется. История с удивительной настойчивостью показывает, что происходит с властью и обществом в рамках существующей парадигмы отношений. Страдают и те, и другие. Только если общество при этом все же выживает, то власть иногда просто истребляется или лишается всего, чем владела. Это было и в 1917-м, и в 30-х, когда почти вся верхушка была «съедена», и в 1991-м, и частично после прихода Путина. И это будет продолжаться и дальше. Только скорость будет увеличиваться, так как колесо всемирной истории вращается все быстрее. И при сохранившейся парадигме оно будет ломать с треском головы и судьбы, и в этой молотьбе конкретные персоналии власти будут страдать ничуть не меньше остальных. А скорее – больше. | Furthermore, this type of relationship develops cyclically. Either those in power enslave their subjects, or relax conditions to the extent that the population (or at least it’s brighter subset) overturns the government. And then everything repeats. History shows that the relationship between the government and citizens fits within this existing paradigm surprisingly well. Both sides suffer. If society survives under these conditions, then those in power are usually destroyed or stripped of everything they own. This happened in 1917, the 1930s, in 1991, and in part after Putin’s ascent. And it will continue into the future, only the speed will increase since the wheel of world history rotates ever faster. Under this same paradigm, minds and fates will be broken by the blows and certain powerful individuals will be thrown into the thrasher to suffer no less than the rest, and most likely more. |
| Инициатива власти | Government Initiatives |
| Какой основной вывод я делаю? Смена персоналий не приводит и не приведет в будущем ни к какому существенному изменению сложившейся парадигмы. Общество или население, лишенное идентичности (лишенное вследствие описанного выше перелома морально-этического хребта), не способно противостоять власти, стремящейся к абсолюту. Кто бы ни пришел к власти, пройдет совсем немного времени, и все вернется на круги своя. Возникнет все тот же тип отношений. Дело не в конкретных людях. Дело именно в системе. В мировоззрении. В постоянной рефлексии к определенному типу отношений. А значит, нужно менять систему, а не персоналии во власти. | So what then is my main conclusion? Changing individuals doesn’t and won’t lead to any substantive changes to the familiar paradigm. A society or population that has been stripped of its identity (as a result of the crippling of its moral-ethical backbone, as described above) is not capable of standing up to a government aspiring to absolutism. Regardless of who ascends to power, everything will quickly return to the cycle. The same type of relationship will arise. It has nothing to do with concrete individuals and everything to do with the system and worldview, an invariable reaction to a certain type of relationship. This means that the system needs to change, not the people in charge. |
| Как это сделать? Нужно, чтобы сама власть – вне зависимости от того, какая именно (нынешняя или будущая, либеральная или патриотическая) – поняла, что вопрос изменения этой системы – это не вопрос исключительно становления гражданского общества. Это вопрос физической выживаемости самой власти и близких ей людей. Вопрос сохранения и приумножения материальных ценностей, которые этой власти принадлежат. Власть должна понять, что в ЕЕ ИНТЕРЕСАХ эту парадигму изменить. Да, это больно и это жутко неудобно, так как придется «резать по живому». Весь механизм власти не приспособлен к этому. Но если этого не сделать, то на смену этой власти придет другая – со всеми вытекающими последствиями для власти предыдущей. | How do we do this? It’s necessary for the government to understand that–independent of its makeup (current or future, liberal or patriotic)—changing the system is not exclusively a question of instituting a civil society. It is a question of the ability of the authorities and those close to them to survive – a question of their ability to hold onto their accrued wealth. The authorities should understand that it is in THEIR INTERESTS that the paradigm change. Yes, it’s painful and horribly inconvenient, like performing a self-amputation. The government structures are not equipped to handle it. But if it’s not done, then another government will replace the current one with all the old customs seeping through to the new regime. |
| И это не проблема сегодняшнего дня, точнее – не только сегодняшнего. В большей или меньшей степени это настроение царит уже давно. Просто сейчас оно проявляется очень ярко. Все серьезное русское искусство с конца XVIIIвека и до сегодняшнего дня – это рефлексия на описанное общественное состояние. Постоянная попытка найти выход из ситуации. Радищев, Пушкин, Толстой, Достоевский, Платонов и далее везде. Все они, в общем-то, – о кризисе русского человека как институции. | This problem is not particular to our time. To a greater or lesser extent this attitude has already reigned for quite a long time. It’s just that now it is clearly manifesting itself. All serious Russian art from the end of the 18th century to now is a reflection of the societal condition described here. It is a continuous attempt to find an exit from the situation. Radishchev, Pushkin, Tolstoy, Dostoevsky, Platonov, and everyone else wrote about the crisis of the Russian as an institution. |
| Итак, общественная депрессия – яркий симптом отсутствия идентичности и существующего типа отношений власти и общества. Изжить депрессию можно, проявив на государственном уроне волю к смене сложившейся парадигмы. Еще раз повторю: я не верю в возможность смены парадигмы исключительно по желанию общества – просто потому, что общества в этой самой парадигме не существует. То есть государство должно проявить волю к генерации этого самого общества, которое затем уже будет вместе с ним или уже даже вопреки ему перестраивать парадигму далее. | So, society’s depression is the obvious symptom of a lack of identity and the current type of relationship between government and society. Working through this depression is possible if the government shows some initiative to change the current paradigm. I’ll repeat it once again: I don’t believe it’s possible to change the paradigm exclusively based on society’s wishes—simply because society doesn’t exist within the current paradigm. In other words the government should exhibit the willpower to generate a society that will then work with the government, or even against it, to completely reconstruct the paradigm. |
| Это взаимосвязанные напрямую вещи – общенациональный сеанс психотерапии и действия, направленный на смену парадигмы. Что в результате удачного «сеанса» мы получим? Мы получим новую русскую идентичность, которая сформирует гражданское общество. А это общество, в свою очередь, предъявит к власти претензии по ее контролю согласно этическим нормам новой идентичности. И эта связь именно такая. Любая попытка контроля власти со стороны общества, лишенного идентичности (точнее – небольшой общественной группы, оторванной от всего остального населения станы), бесперспективна. Такие претензии означают контроль ради контроля. То есть дайте нам свободные выборы – и все будет хорошо. Нет. Не будет. Потому что нормально и стабильно функционирующий институт свободных выборов – это следствие, а не причина наличия самого общества. Грубо говоря, сначала надо создать общество (новую идентичность), а потом уже и выборы заработают так, как должны. | These things are directly connected—a nationwide psychotherapy session and action taken to change the paradigm. What results would a successful “session” achieve? We would get a new Russian identity, which would then form a civil society. And that society in turn would then present demands to the authorities in line with the ethical norms of the new identity. That is the connection. Any attempt made by a society stripped of its identity (or, more specifically, by a small social group torn from the remaining population of the country) to control the authorities has no future. Those types of attempts represent control for the sake of control. Like “Give us free elections and everything will be fine.” No. It won’t be. Because a normal, stably-functioning institution of free elections is a consequence, rather than a cause, of the presence of civil society. To summarize, first you have to create a society (via a new identity), and only then will elections work like they should. |
| Итак. Кто виноват, точнее, что виновато, кажется, стало ясно. Теперь тот самый второй вечный вопрос: что делать? Не вообще. Не в смысле общенационального сеанса терапии и создания новой идентичности. А что конкретно делать? Как эту общенациональную терапию осуществлять? | So, it seems obvious now who, or more specifically what, the guilty party is. Now to turn to that second eternal question: What is to be done? Not in general. Not in the sense of a national therapy session. I mean, what concrete steps? How does this nationwide therapy begin? |
| Это тема для дискуссии. И я не претендую на то, что выдам здесь какой-то универсальный и единственно возможный набор действий. Но, во всяком случае, эти направления вполне могут быть разумными в качестве начала разговора на тему. | It’s a topic of debate, and I’m not going to pretend that I have the key to the single universal plan of action. But, in general, the following suggestions should prove reasonable as a means to begin the conversation on this topic. |
| Я уверен, что необходимо запустить несколько масштабных программ. К каждой из них может и должна быть и экономическая, и социальная, и символическая составляющая. Вполне возможно, что последняя – символическая – вообще окажется более важной, чем все иные. Если это сеанс психотерапии, то тут именно символические изменения, способствующие трансформации сознания, могут сыграть решающую роль. | I’m certain that it’s necessary to launch a few broad programs. Each can and should consist of economic, social, and symbolic components. It’s entirely possible that the last – the symbolic component – will prove to be more important than the rest. If this is a therapy session, then symbolic changes capable of transforming one’s consciousness may play the deciding role. |
| Что делать? Россия 2.0 | What is to be Done? Russia 2.0 |
| Итак. Вот программа, которую назовем пока «Россия 2.0». Основой это программы должна стать идея территории, а точнее даже огромной неосвоенной территории. Единственного неоспоримого и осязаемого преимущества страны, в которой мы живем. Огромные и неосвоенные территории как большой шанс для каждого. Я бы сформулировал эту идею так: «Россия как новый Дикий Запад». И вот несколько важнейших моментов построения этой самой идеи. | So then. Here is the program that we will for now call “Russia 2.0.” The concept of territory, more specifically that of an enormous unconquered territory, lies at the foundation of this program. It is inarguably the biggest tangible asset of the country in which we live. This enormous unconquered territory exists for the benefit of all. I would even formulate this idea as “Russia as the new Wild West.” Here I will discuss a few points that have gone into this idea. |
| 1. Колонизация собственной страны (Этот текст уже был опубликован тут). | 1. SELF-Colonization of the Country (this text was previously published in Russian here.) |
| За пределами нескольких больших городов России лежат огромные пространства. И на них нет почти ничего. Я, конечно, обобщаю. Где-то и что-то есть. Но в целом картина именно такая. Нет элементарных предложений – ни товаров, ни услуг. Причем это обусловлено не только социальной деградацией местного населения и переселением всех более-менее активных в большие города, но и отсутствием элементарной инициативы (той самой, что выколачивали из людей на протяжении последних столетий). | Outside the city-limits of Russia’s few large cities lies an enormous expanse of territory. There is practically nothing in that territory. I’m making a generalization, of course; in some places there are things. But in general such is the picture. Elementary things—goods and services—are missing. This has fostered not only the social degradation of the local population and the migration of all reasonably motivated people to the big cities, but has also led to the absence of an elementary sense of enterpreneurship (the same sense that was beat out of the population over the course of the last few centuries.) |
| Вот вам пример. Мои товарищи отправились недавно на Алтай. Вот едут они и мечтают о том, чтобы съесть что-нибудь местного. Вокруг – благолепие. Причем не только природное, но и сельскохозяйственное. Коровы, лошади, овцы, козы. Огромное количество сельскохозяйственных животных. Но в магазинах все – привозное, ничего местного. И никто ничего не продает. Не принято это. Не принято. Наконец, проехав на автомобиле 700 (!) км по Алтаю, они видят прибитую к дереву фанеру, на которой красуется кривая надпись «Молоко». Они сворачивают и едут под указатель. В соседней деревне, куда привела их надпись, они видят дом, который отличается от соседних следами большого благополучия и зажиточности. Это именно тут продают молоко, творог, масло, сметану и прочее. Значит ли это, что всего этого нет у соседей? Нет. У всех этого добра достаточно. Но только одна (!) семья на 700 километров догадалась написать на фанере одно слово. За 15 минут разговора с предприимчивыми местными жителями к ним приехало четыре автомобиля, чтобы купить местных продуктов. То есть спрос огромный. Но не принято! Вот это «не принято» – это современный бич русской безынициативности. Напишите, черт возьми, одно слово на фанере и богатейте! Преображайте реальность! Но не принято же. | I’ll give you an example. My comrades took off not too long ago for the Altai region. On the way there they were getting geared up to try the local food. They were surrounded by grandeur. And I don’t mean just natural splendor, but agricultural grandeur as well. Cows, horses, sheep, goats. There was an enormous number of farm animals. But in the stores everything had been imported, there was nothing local. And nobody had anything to sell. It just wasn’t done. Just not customary. Finally, having driven 700 km. (!) in their car around Altai, they saw a piece of plywood nailed to a tree with “Milk” painted in crooked letters. They turned around and followed the sign. There in the neighboring village they saw a house that stood out from the others via signs of wealth and prosperity. Right there they were selling milk, cottage cheese, butter, sour cream, etc. Does that mean that the neighbors don’t have any of these goods? No. They all have a fair amount of them. But only one family in 700 km. thought to write that single word on a piece of plywood. During a 15 minute conversation with these enterprising locals four cars pulled up to buy local products. In other words, the demand is enormous. But it’s not done! “It’s not customary” is the modern scourge of entrepreneurship in Russia. If, for the love of God, you write one word on plywood you can get rich! You can reconstruct your reality! But somehow it’s just not done. |
| В средней полосе и северных областях ситуация еще хуже. Там «не принято» умножается на отсутствие коров, коз, овец, да и достаточного количества местного населения вообще. Инициативу просто некому проявлять. И для этого не надо ехать далеко. В Ярославской области, в 150 километрах от Москвы, исчезновение местного населения достигло такого масштаба, что покосить участок дачнику некому. Даже за деньги. И вот этот еще один ключевой момент. Уже есть дачник. Уже есть турист. Уже даже есть редкий бывший горожанин, переехавший в городок или деревню и сдающий квартиру. У него тоже есть деньги и есть неудовлетворенные желания. То есть уже есть спрос. Уже есть потребитель. Причем не один, а сотни. А косить некому, строить некому, кормить некому. Есть огромный неудовлетворенный спрос. Его просто некому удовлетворить. И это я говорю лишь о тех потребностях, которые очевидны и на поверхности. А есть еще и те, которые могут быть сформированы инициативой. Скажем, туристические услуги нового типа. Сколько можно смотреть исторические памятники? Где агротуризм? Где гастрономический туризм? Ехать некуда, смотреть нечего, есть нечего. И это притом что в одной Ярославской области каждые выходные бывает несколько десятков тысяч туристов, приезжающих тратить деньги и ждущих новых предложений. | In the central and northern regions the situation is even worse. There, the “not customary” problem is compounded by the lack of cows, goats, and sheep, not to mention local people in general. It’s simply that nobody shows initiative. And you don’t have to go that far out to see this phenomenon. In the Yaroslavl region 150 km. from Moscow, the disappearance of the local population has reached such a level, that there is no one to cut the grass. Even for money. And this is just another indicator of the problem I’m talking about. There are homeowners. There are tourists. There are even the rare former urbanites who left to settle in a smaller town or village and rent out their city apartment. They also have money and unmet needs. In other words, there is demand. There are already consumers. Furthermore not just one, but hundreds. And there is no one to cut the grass, build houses, or feed them. There is vast, unsatisfied demand. There is just no one satisfying it. And I’m only referring to those needs that are clearly laid-out on the surface. Then there are those that can be created by the entrepreneur. For example, new kinds of services aimed at tourists. Really, how much time can one spend looking at historical monuments? Where is the agricultural tourism? Gastrotourism? There is nowhere to go, nothing to see, nothing to eat. And this is all taking into account that in Yaroslavl region itself there are tens of thousands of tourists on any given weekend ready to spend money and seek out new experiences. |
| Главное богатство России сегодня – это никакая не нефть, а потенциал. Потенциал пустоты. Ничего нет – значит нужно все. Какой выход? Нужна новая колонизация собственной страны. Ее нужно колонизировать самим, иначе это сделают другие и по тем правилам, по которым сочтут нужным. Источником такой колонизации может быть: а) внутренний ресурс, то есть население больших городов России; б) внешний – нужно вспомнить тех же екатерининских немцев и прочие удачные примеры переселения, когда это не приводило к межнациональным конфликтам. А таких примеров много. | Russia’s main wealth today is not oil, but potential. The potential of empty spaces. Nothing is there, which means that everything is in demand. What conclusion can one draw? A new colonization of our own country is called for. We need to colonize her ourselves, or else others will do it for us and according to whatever rules they deem necessary. The sources of this colonization could either be: a.) internal, that is, using population from Russia’s big cities; or b.) external—one should recall the Germans in Yekaterinburg and other successful examples of migration not connected to international conflicts. Such examples are legion. |
| Переселение всего одного миллиона человек из Москвы и еще нескольких больших городов в сельскую местность европейской России не нанесло бы никакого вреда городской реальности, за исключением уменьшения количества машин в пробках. При этом миллион инициативных бывших горожан (раз решились на переселение, то какой-то потенциал инициативности в них точно есть) – это настоящий взрыв для сельской провинциальной реальности. Для того чтобы это произошло, нужно не просто на уровне государства говорить об этом и выделять деньги тем, кто на это решился. Без этого не обойтись, но это не главное. Главное – создать тренд. То есть это должно быть модно. Модно проявить ответственность, героизм, если хотите. Попробовать начать все заново. Причем там, где ничего нет. Но это не «поход в народ», это не «бескорыстное спасение России». | The migration of just one million people from Moscow and other big cities to rural parts of European Russia would not inflict any harm on the urban environment (just decreasing the number of cars stuck in traffic jams.) Furthermore these million enterprising former urban-dwellers (they have to be “enterprising” if they decide to relocate) would completely re-configure provincial reality. In order to make this happen it won’t do to just talk about it on a state level or allocate money for those who agree to re-locate. The project can’t be realized without taking these steps, but in themselves they won’t get the job done. Most importantly – a trend should start. That is, this should be fashionable. Fashionable to manifest one’s sense of responsibility and heroism, if you will—to try to start anew. All the more so in a place where there is nothing. But this isn’t a “journey to the people,” and it’s not an attempt to “selflessly save Russia.” |
| Главной идей такой колонизации должно быть ощущение возможности достижения успеха, в том числе и материального, и одновременно приобретения героического статуса. Идея подвижничества ради собственного успеха и обогащения и, как следствие, изменения и обогащения страны. Для кого-то идея изменения страны будет важнее идеи личного обогащения, для кого-то – наоборот. Но важно, что даже для первых достижение определенной степени материального благосостояния будет обязательной составляющей собственного подвижничества, иначе это просто не будет работать, не будет эффективно. Если пафосно, то духовная составляющая такого движения будет оправдывать материальную, а материальная – сделает возможной существование духовной. | The main impetus behind this colonization should be the idea that it’s possible to achieve success, including of the material sort, along with wanting to attain a sort of heroic status. It’s the idea of devotion to a cause for the sake of personal success and enrichment and, as a consequence, the transformation and enriching of the country. For some the idea of transforming the country will be more important than the idea of personal enrichment. For others it will be the other way around. The important thing is that to achieve even the first level of material prosperity, devotion to the cause is a necessary component. Otherwise it won’t work. To put it pretentiously, the spiritual component of the movement will justify the material component, and the material will create the possibility for the existence of the spiritual. |
| Теперь о втором источнике колонизации. О внешних ресурсах. Этот источник носит очень серьезное символическое значение для колонизации, описанной выше. Россия, сумевшая переселить в Тверскую область фермеров-буров из Южной Африки, американцев – в Калужскую и создавшая шведскую колонию на Псковщине (пусть и из 20 семей), – это уже совсем другая Россия. Это Россия, которая смогла донести идею собственного потенциала и возможностей до мирового сообщества. А, как известно, в глобальном мире работают только глобальные идеи. Если это будет донесено до бура и американца, то и свои услышат, увидят, поверят и поедут. Кроме символизма тут, конечно, еще и опыт, и знания, и технологии, и мироощущение, которое нам тут очень не помешает. | Now to turn to the second source of colonization. I’m referring to outside resources. This source carries a very serious symbolic meaning for colonization, as described above. A Russia that could re-settle farmers from South Africa in Tverskaya region, Americans in Kaluzhskaya, and set up a Sweedish colony in Pskov (even if all of 20 families) would already be a completely different country. It would be a Russia that could bring national social enterprise onto the world-stage. As is well known, the global world is based on global ideas. If those ideas made it through to the South African farmer and the American, then our own people would listen, see, believe, and go. Besides this symbolic value, we would of course gain experience and knowledge and technology and a sense of the world, which also would certainly do us no harm. |
| Слово «колонизация», может, и не самое лучшее – много в нем негативного историзма. Пусть это будет «переселение» или «передвижение», или еще как-то слово. Но сути это не меняет. Страна очень ждет нового хозяина. | Maybe the word “colonization” is not the best given it’s negative historical associations. Let it be called then “resettling” or “movement,” or some other word. The core meaning doesn’t change. The country very much needs new farmers. |
| 2. Территория как козырь в будущем продовольственном вопросе и моде на натуральные продукты | 2. Land as pivotal in gaining new markets and in the popularity of natural products. |
| Земля – главное богатство России. Сельское хозяйство – это залог будущих конкурентных преимуществ страны. Если почитать ведущие мировые экспертные издания о том, что же нас ждет в ближайшие лет 50,то отовсюду нам сообщают, что грядет мировой продовольственный кризис. Я уже сказал, но повторюсь: с точки зрения большого общенационального психотерапевтического сеанса не так важно, правда ли он грядет. Важнее сама идея того, что он грядет, и того, что на это грядущее у нас есть адекватный и эффективный ответ. Символическое действие гораздо важнее в деле строительства новой идентичности. | Land is Russia’s main wealth. Agriculture is the initial investment needed to secure the country’s future competitive advantages. If one reads the leading world publications about what we can expect to encounter in the next 50 years, we are told that there is an impending global food crisis. I have already said, but will repeat: from the point of view of the aforementioned “nationwide psychotherapy session” it’s not important whether or not this is true. What’s more important is the idea itself, that it is impending and that we have an effective answer to the crisis. Symbolic action is a lot more important when it comes to building a new identity. |
| Итак. На угрозу мирового продовольственного кризиса мы отвечаем новым освоением собственных земель с преимущественно органическим и экологическим подходом. | So, we have a ready response to the global food crisis in the form of mastering our own land through an organic and ecological approach. |
| Мода на продовольственную локальность, на экологически чистую еду от местных фермеров для России – это гораздо больше, чем просто мода. В повороте к новому сельскому хозяйству, способному вдохнуть жизнь в заброшенные, вымирающие пространства, есть нечто насущно необходимое. А поворот может состояться только тогда, когда будет сформирован значительный общественный запрос на локальные органические продукты. Когда люди в Вологде, Архангельске, Нижнем Новгороде, Пскове, Питере, Владимире, Туле, Воронеже и прочих, прочих, прочих городах решат, что они хотят есть продукты, которые растут и производятся здесь и сейчас. | For Russia, the fashion for local products – ecologically “clean” food from local farmers – is a lot more than just a fad. There is something essentially vital in the turn to a new form of agriculture that is able to inspire life in the abandoned, dying spaces. But this turn can only take place when the call for local organic products is substantial enough. When people in Vologda, Archangelsk, Nizhniy Novgorod, Pskov, Saint Petersburg, Vladimir, Tula, Voronezh, and many, many other cities decide that they want to eat food that is grown here and now. |
| Вместе с таким общественным запросом в сельские регионы постепенно придут экономическая уверенность, социальная стабильность и в конечном итоге новая культура бытия, способная перевернуть сознание людей, сформировать новое русское сознание. Из будущей новой деревни может прийти в будущий город то, чего нам больше всего тут не хватает, – понимание того, что мы вообще такое. | In fulfilling this social agenda, we would see economic confidence, social stability, and finally a new cultural reality take shape in rural areas. A reality capable of re-forming the collective consciousness and creating a new sense of Russianness. If we were to visit a future “new” Russian village, we would experience the thing that we are currently missing—the sense that we are unified as a people. |
| Кроме всего прочего, приятно и важно – такой поворот к местному продукту сводит два вечных русских пути («особый» и «западный») в один. Вслед за Европой и Америкой мы шагаем к возрождению местных традиций, во всяком случае, сельскохозяйственных и гастрономических. | Besides all these important and positive developments, this turn towards local products would unite the two “eternal Russian paths” (the “exceptional” and the “western”) into one. Following in the footsteps of Europe and America, we would be marching towards the renaissance of local traditions, at least in the agricultural and gastronomical sense. |
| 3. Объявление России мировым экологическим заповедником | 3. Declaring Russia a global ecological sanctuary |
| Один из самых эффектных способов нового освоения собственных территорий – стимулирование развития туристических «аттракционов» разного типа. А основным в этом деле может быть «аттракцион» под названием «Россия – самый большой заповедник в мире». Об этом какEто писал Юрий Сапрыкин в «Афише». И был совершенно прав. Так что я просто процитирую: «Для так называемого цивилизованного мира, погруженного во все более плотный информационный поток (и переживающего связанные с этим неврозы), Россия может оказаться единственным островом, где можно вернуться в реальность, почувствовать прикосновение Настоящего (просто потому, что Интернет еще не провели): именно так и нужно продавать себя миру. Необходимо определить зоны, свободные от модернизации, поставить под охрану как можно больше территорий, где ничего не менялось в последние сто лет, и всячески пропагандировать страну как единственную в мире территорию, где можно (и нужно) просто сидеть часами на берегу Ангары и вглядываться вдаль». Надо наконец-то научиться использовать снег, морозы, медведей в свою пользу. Миллионы гектаров нетронутой природы. Тут еще не ступала нога человека. | One of the most effective ways to develop our own territory anew is to encourage the development of a new type of tourist attractions. Attractions under the name of “Russia—the world’s biggest nature reserve” could be featured prominently. Yuri Saprykin wrote about this to some extent in Afisha magazine. And he was completely right, so I’ll quote him here: “For the so-called civilized world, immersed in a continuously greater flow of information (and whose nerves suffer from that development), Russia may serve as a singular respite where one can return to reality and experience a connection to the present moment (simply because the Internet hasn’t saturated it yet). We need to sell ourselves to the world in precisely this way. It’s necessary to determine where the zones are that haven’t been touched by modernization, secure as much as possible of this territory where nothing has changed in the past hundred years, and through various means advertise the country as the only place on earth where one can (and needs to) just sit for hours on the banks of the Angara river and stare into space.” We need to finally learn how to use snow, frost, and bears to our advantage. There are millions of acres of untouched nature where humans have never tread. |
| Добро пожаловать в Россию, на планету Земля, какой она была тысячи лет назад! | Welcome to Russia—Planet Earth as she was a thousand years ago! |
| 4. Новая русская кухня | 4. New Russian Cuisine |
| Дания и Скандинавия всего за несколько лет стали одним из гастрономических центров мира. Причем речь идет не только о ресторанах Копенгагена или Стокгольма. Речь и о небольших ресторанных проектах, расположенных где-то на краю света. Небольшой (меньше 20 посадочных мест!) ресторанчик шведа Магнуса Нильсона находится в 600 (!) километрах на север от шведской столицы. В лесах и снегах шведской провинциальной жизни. И туда специально со всей Европы и не только стремятся попасть гурманы, журналисты и прочие интересующиеся. NordCousine как гастрономическое международное явление появилось фактически на пустом месте. Исключительно по причине бешеного энтузиазма группы людей. | Denmark and Scandinavia in all of a few years became gastronomic centers of the world. Furthermore, I’m not only talking about Copenhagen or Stockholm; there are also smaller restaurant projects located somewhere at edges of civilization. The small (less than 20 seats!) restaurant of the Swedish chef Magnus Nilson is located 600 (!) km. to the north of the Swedish capital in the midst of the woods and snow of rural Swedish life. Many gourmands, journalists, and other interested persons from all over Europe make special trips there. Nordic Cuisine as an international gastronomic phenomenon appeared basically in an empty place, solely based on the wild enthusiasm of a group of people. |
| Русская кухня – это то, что сейчас в мире очень ждут. Европейские и американские газеты уже пишут о русском гастрономическом буме. Но пока там идет речь лишь о том, что интерес публики к гастрономии – невидный для здешних мест. Но пока ничего существенного в международном масштабе современная русская кухня предложить не может. Но то, что мир уже готов это новое услышать и воспринять, – это точно. Все слушают. Пора говорить, пора кормить. И тут не обойтись без местных сезонных продуктов (см. пункт 2), гастрономических региональных специалитетов, гастрономических традиций, их актуальных переосмыслений и прочего. И деревенская, провинциальная, «локализованная» гастрономическая жизнь – это еще один важных «аттракцион» в деле и освоения, и усвоения своей собственной страны и собственной идентичности. | Russian cuisine is what the world is waiting for. European and American newspapers are already writing about a Russian gastronomic boom. But for now the focus is on the fact that our people aren’t that interested in gourmet food. At present modern Russian cuisine has nothing substantial to offer on the international level. But the fact that the world is ready to hear of and take part in new developments is clear. Everyone is listening—it’s time to speak up and feed them. In accomplishing this we need to involve local seasonal products (see point 2), gastronomical regional specialists, gastronomic traditions and their reformulations, etc. Rural, provincial, localized, gastronomic life features as an important “attraction” within the project of re-claiming and mastering our own country and our own identity. |
| 5. Современное искусство как еще один повод уехать | 5. Modern art as yet another reason to leave for the village |
| В мире полно примеров, когда искусство становится локомотивом развития заброшенных и никому неизвестных мест. Даже сейчас есть пример в России. Это деревня Никола-Ленивец в Калужской области. Все начиналось с того, что туда приехал художник Николай Полисский. А сейчас это бурно развивающийся проект, в который пришли и инвестиции, и новые люди, и новые идеи. Местные жители – все, кто способен работать, – работают на проект. Тут проводится ежегодный фестиваль. Строятся новые арт-объекты, жилье, ферма и прочее. Никола-Ленивец всего за несколько лет превратился из вымершей деревни в выдающийся центр современного искусства. При этом он находится примерно в 300 км от Москвы. | The world is full of examples of art becoming an impetus for the development of abandoned or unfamiliar places. Even now there are examples of this in Russia. For example, the village of Nikola-Lenivets in Kaluzhski region. Everything started when the artist Nikolai Polisskiy arrived. Now the village has turned into an actively-developing project, which has attracted investment, new people, and new ideas. The locals (at least all those able to work) are working on the project. There is a yearly festival. New art-centers, houses, farms, and more are under construction. Nikola-Lenivets in just a few years has turned from a dying village into a distinguished center of modern art. And it is located about 300 km. from Moscow. |
| Еще один отличный пример того, что можно сделать с помощью инициативы в области современного искусства – история норвежского северного местечка Киркенес (меньше 100 км от Северного Ледовитого океана), который был обыкновенным городом-заводом на окраине Норвегии. В 1996 году завод закрылся, и город впал в депрессию, люди начали уезжать. Но было несколько местных женщин, которые решили, что уезжать они не хотят и жить в депрессии тоже не хотят. Так появилась группа «Девушки на мосту». Они придумали альтернативный путь для Киркенеса. Начали устраивать фестивали, развели разнообразную арт-активность. В общем, город снова начал жить. Сейчас это – культурный центр региона. Сюда едут из Норвегии, Финляндии, России. | Another great example of what can be done in the field of modern art with a little initiative can be found in the Norwegian northern village Kirkenes (less than 100 km. from the Northern Arctic ocean). It was a typical factory town in far northern Norway when, in 1996, the factory closed, the city fell into a depression, and people started to leave. But a few local women decided that they didn’t want to leave and also didn’t want to live in a depressing place. Out of this the “Girls on the Bridge” group came into existence. They thought up an alternate path for Kirkenes to follow. They started to organize a festival and got various art activities off the ground. Basically, the town started to live again. It is now the cultural center of the region. People go there from Norway, Finland, and Russia. |
| Так что искусство – это вполне рабочий механизм «раскачки» собственных территорий. | So art is an effective mechanism for “stirring things up” on one’s own territory. |
| 6. Масштабная программа по строительству дорог | 6. A broad-ranging program of road construction |
| Освоение территорий без дорог невозможно. И, наоборот, дороги невозможны без освоения территорий. И не надо заглядывать в Республику Коми, чтобы увидеть, насколько это актуальная проблема. В 100-150 километрах от Москвы полно мест, которые только по причине отсутствия дорог остаются в варварском состоянии, за пределами цивилизованной жизни. В одном из таких мест я лично проживаю с мая по сентябрь каждый год. И на себе испытываю все прелести борьбы с дорожной стихией. Тут нет жизни лишь потому, что нет дорог. Нет ни дачного строительства, ни сельского хозяйства – нет ничего. И даже если тут тоже создать заповедник, о котором шла речь в предыдущем пункте, без дорог все равно никак. | Conquering our territory without roads is impossible. On the other hand, roads can not be constructed if the territory has not been conquered. One doesn’t need to look as far as the Republic of Komi to see what a major problem this is today. Even 100-150 km. from Moscow there are plenty of places where one encounters barbaric conditions, beyond the boundaries of civilized life, solely due to the lack of roads. I personally live in such a place myself from May to September every year. I challenge myself with all the charms of fighting against the forces of our roads. There is simply no life there because there are no roads. There are no dachas, no agricultural developments, nothing. Even if a reserve was created here, as discussed in a previous point, without roads it would, in any case, still be impossible to realize. |
| А еще это и новые рабочие места, и всякое прочее приятное и важное. Ну и символический психотерапевтический эффект от такого масштабного строительства трудно переоценить. | And new jobs, and everything else would also be nice and important. It’s hard to overestimate the symbolic-psychotherapeutic effect of such broad-scale construction. |
| 7. Новая школа как точка притягательности | 7. New schools as selling points |
| Школа как отправная точка в деле строительстве нового мира. Еще один очень эффективный и эффектный способ сделать так, что человек решился на смену места жительства. Хорошая общеобразовательная школа где-то в провинции, в деревне может стать центральной институцией для переселенца или для того, кто решит остаться, несмотря на все «но». Когда я рассказываю о своих планах переезда вместе со всем семейством в деревню, я чаще всего получаю вопрос: «Ну а как же дети? Где они будут учиться?» Это главный нынешний российский страх, связанный со сменой места жительства. | A new school can set the stage for constructing a whole new environment. It’s yet another very effective way of creating the conditions that lead a person to change their place of residence. A good general-education school somewhere in the provinces in some village can be a main draw for a potential migrant or for those who decide to stay where they are “despite everything else.” When I discuss my plans to move to a village along with my whole family, the most common question I get is: “But what about the kids? Where will they go to school?” This is the main fear among today’s Russians when it comes to changing one’s place of residence. |
| Между тем, есть прекрасный финский пример по переустройству школы. Национальная программа «Будущая школа Финляндии», где меняется все, начиная с архитектурного проекта и логики пространства до состава преподавателей и образовательной программы. Финские дизайнеры, учителя и школьные администраторы решили, что с помощью архитектуры и дизайна они сделают захолустную школу центром городской жизни. Решили и сделали. | By the way, there is a wonderful Finnish example of how to re-conceptualize what a school should be. Through a national program called “The Future School of Finland” everything has changed, starting with the architectural plan and logistics of space all the way through to the teacher makeup and course of education. Finnish designers, teachers and school administrators decided that they should work with architects and designers to make backwater schools the center of public life. They made the decision and then made it happen. |
| Несколько таких пилотных школьных проектов где-нибудь в провинциально-деревенских широтах Ярославской, Калужской, Тверской областей могут перевернуть наши представления о качестве и стандартах местной жизни. | A few of these pilot school projects somewhere in the provincial villages of the Yaroslavl, Kaluga, or Tversk regions could turn our concept of the quality and standards of local life on its head. |
| Итоги | Conclusions |
| Россия 2.0, рожденная в результате запуска нескольких масштабных программ по освоению собственных территорий, – эдакое русское поле экспериментов – породит новый образ страны. Должна появиться тенденция на формирование новой идентичности. Новой России – молодой и модной страны с безграничными возможностями, скрывающимися в ее огромных территориях. Отсюда появится желание идентифицировать себя с происходящим, с новой русской реальностью. Произойдет реабилитация понятия русского социума, русской культуры и вообще прилагательного «русский». Оно должно быть вырвано из маргинальной среды, прилагательное должно иметь не этническое насыщение и даже не национальное, а эмоциональное. Причем положительно эмоциональное. Именно набор эмоциональных положительных ощущений способен породить новую идентичность. | This Russia 2.0, born of the results of a few broad-ranging programs based on mastering our own territory—with Russia herself as the experimental field—will in turn give birth to a new type of country. A tendency towards the formation of a new identity will appear. The New Russia will be a young and fashionable country with unlimited possibilities hidden within her own vast territory. This will make people want to identify with what is going on, with the new Russian reality. A rehabilitation of the concepts of Russian social consciousness, Russian culture, and in general all that is associated with Russia will occur. The adjective “Russian” will shed it’s associations with all that is marginal; it will carry not so much ethnic or even national connotations, but emotional. These will be positive emotional connotations. This type of positive emotional connotations can lead to the birth of a new identity. |
| После появления или даже в процессе появления новой эмоционально-национальной идентичности будут формироваться и такие общественные качества, как ответственность и инициативность. Это будет означать появление настоящего гражданского общества. И общество это уже будет предъявлять государству и власти все новые требования. Требования, связанные с желанием отвечать за себя самого самостоятельно: отвечать перед Богом, перед реальностью, перед близкими или перед самим собой – это уже дело каждого. | With the development of a new emotional-national identity (or even while it’s still in the process of developing), a new social character based on responsibility and initiative will be formed. This will signify the arrival of a real civil society. Such a society will present its government and authorities with new demands—demands to indepdently answer for oneself: before God, reality, and before those close to oneself and to oneself—this is already what each individual should do. |
| Власть, которая инициирует зарождение этой новой идентичности, должна быть заранее готова к появлению этих самых требований и запросов (выборы, ротация, снижение коррупции и так далее). И иметь адекватный и эффективный ответ на общественный запрос. Именно в этот момент будет формироваться иная парадигма отношений власти и общества, а также в конце концов иная власть. Власть, которая сама инициирует подобные трансформации, создаст комфортные и понятные для себя самой схемы существования. Схемы, которые дадут ей гарантии как собственной физической, так и финансовой безопасности. Это и будет достижением искомого результата – появлением устойчивой общественно-политической русской реальности. | The authorities behind this birth of a new identity should be ready ahead of time to handle the demands and questions that will arise (concerning elections, political turnover, lowering corruption, etc.) They should have adequate and effective answers ready. At that exact moment a new relational paradigm between the authorities and society will be formed, as well as a different type of power structure. Those in power who initiate such a transformation will create a comfortable and familiar existence for themselves. They will create plans that allow them to guarantee their personal physical and financial safety. This is the end we seek — the appearance of a stable socio-political Russian reality. |
| В результате реализации подобного (или схожего) плана у страны, у русской цивилизации вообще появляется значительный шанс изменить себя изнутри самостоятельно. Прервать порочную ситуацию последних столетий. И вписаться в международный контекст цивилизованного развития. Причем сделать это бескровно и в довольно сжатые (15–20 лет) сроки. | As a result of the realization of this plan (or a similar one) for the country, Russian civilization will have a significant chance to transform itself from the inside. It can break the vicious cycle it has faced for the last few centuries and fit into the international community of civilized development. Furthermore, this can be done bloodlessly and in fairly short order (15-20 years.) |
